У моих родителей, пожалуй, не было выбора - отдавать меня в художественную школу или нет. Рисовать я начал с малых лет, и это увлечение угрожало тихому домашнему укладу нашей семьи - я рисовал на всём, что попадалось - нет бумаги, не проблема, есть же холодильник, мамина швейная машина в большом коробе из ДСП, обои или папин паспорт. Паспорт... С ним случилась весёлая (по прошествии многих лет весёлая) история. Как-то вечером папа забрал меня из детского сада и, оставив одного на кухне, пошёл отдыхать в комнату. А мне ну очень захотелось в этот момент порисовать. Я сидел за столом и искал глазами что-нибудь похожее на бумагу, когда моё внимание привлёк небольшой тёмно-красный блокнотик, лежавший совсем рядом. Полистав его, я к своему удовольствию обнаружил в нём много пустых страниц. Тут же рядом лежала синяя шариковая ручка. Всё, больше мне ничего не требовалось. Пока папа спокойно отдыхал в комнате, я нарисовал в его паспорте на каждой странице по домику на курьих ножках. И знаете, что самое интересное? Папа ходил с этими домиками еще несколько лет, пока не поменял свой советский паспорт на российский.
В первый раз я попал в художественную школу лет в 5 или 6. Это была школа №11 на Краснобогатырской улице. В те годы добраться до неё можно было на двух трамваях с пересадкой на Преображенской площади. В нашей младшей группе я был самым младшим. В прочем, моего терпения хватило всего на несколько месяцев. Уже зимой я ходил на занятия с неохотой. Мне перестало нравиться рисовать на заданную тему, мне совсем не нравилось, что работы нужно было делать до конца, ведь дома я мог спокойно оставить рисунок, если мне больше не хотелось им заниматься. И, конечно, мне не нравилось, что все вокруг рисуют лучше меня (по крайней мере, так мне тогда казалось). Моя мама же говорит о том, что причиной моего ухода из художки стали проблемы с позвоночником, из-за которых мне было вредно сидеть за мольбертом. К слову, и рисование за мольбертом мне тоже не нравилось - я предпочитал рисовать за столом.
Шли годы. Когда мне исполнилось 10 лет, я сам попросился в художку, и мама записала меня в ту же самую одиннадцатую. Когда я пришёл на первое занятие, выяснилось, что мою группу вела всё та же учительница, у которой я учился в первый раз. Звали её Татьяна Ивановна Дубровская. Примечательно, что иногда на уроках она читала нам Дубровского Пушкина - то ли из простой любви к русской классике, то ли из необыкновенной любви к собственной фамилии.
В нашей подготовительной группе в художке я какое-то время был одним парнем на большой женский коллектив. И заправляла этим коллективом самая бойкая, с которой, к слову, мы дружим до сих пор. Звали её Ася, и я всё детство ломал голову над этим именем, и только спустя много лет узнал, что Ася была Анастасией. Оглядев меня с головы до ног, когда меня представили всей группе, она лишь хмыкнула, и вся группа последовала её примеру. В этот момент за дверью нашего класса двое парней чуть постарше меня, которые уже учились в первом классе, повторили фразу, которую сказали мне несколькими минутами раньше:
- С одними девками! Вот, не повезло-то!!!
В прочем, через какое-то время в нашей группе появилось ещё несколько парней: долговязый (его имени я не помню), толстый (имени тоже не помню) и два брата, одного из которых звали Робертом. Братья были до ужаса аккуратными. Как-то раз я забыл дома кисти, и Роберт любезно предложил мне свою. После урока я вернул ему кисть в том состоянии, в котором у меня были абсолютно все кисти - ручка была слегка измазана краской - и бедный Роберт тут же изменился в лице, на котором легко читались удивление и досада. В этот момент я взглянул на его остальные кисти, и мне тут же стало жутко неловко - все ручки были идеально чистыми, словно их только что купили в магазине. Ещё один парень присоединился к нам чуть позже - маленький и шустрый - его звали Вася, и мы в первый же день с ним сдружились.
Подготовительную группу в художке можно было сравнить с начальными классами обычной средней образовательной школы. Занятий было немного, и проходили они всего в двух аудиториях. На уроках композиции наша учительница порой куда-то уходила, оставляя нас наедине со своими фантазиями и вдохновением, и тогда в классе начиналась настоящая словесная битва - женская половина обзывалась на мужскую и наоборот. И в этих битвах главными заводилами были Ася и Вася. Под всеобщий хохот и одобрительный гул своих они обменивались уколами:
- Дурак!
- Дура!
- Сосиска в тесте!
- Толчок с педалями!
С приходом Дубровской баталии тут же прекращались.
Как-то, наш урок сильно задержался, и мы сидели в классе вместе со старшей группой, у которой была контрольная по истории искусств. Дорисовывая свои работы, мы с интересом прислушивались к разговорам старшеклассников с Дубровской:
- Про Леонардо ты написал?
- Да!
- А где тема про Рафаэля?
- Так вот же она!
- Да, вижу. А Микеланджело?
- Я не успел.
- Доделай Микеланджело и за тобой останется Донателло!
Мы начали переглядываться друг с другом. Они говорили о черепашках ниндзя!!! На уроке истории искусств! Разве такое возможно?
Ближе к новому году Дубровская решила устроить нам праздник, и в назначенный день каждый принёс из дома какое-нибудь угощение: торты, конфеты, пирожные... Мама по такому случаю напекла пирогов. Кроме них я взял с собой старенький ржавый дырявый ленинградский тенор (одновременно с занятиями в художке я ходил на музыку в духовой оркестр при районном ПТУ, но об этом позже) по просьбе Дубровской - ей хотелось услышать, как я играю. А я, к слову, жутко стеснялся этого инструмента. Мечтая играть на трубе, я стыдился своего инструмента и тех звуков, которые он (или я) издавал. Но Дубровская была очень настойчива, и вот в разгар нашего вечера она поставила для меня стул перед всей группой и торжественно объявила:
- Наш Володя занимается ещё и музыкой, и он приготовил для вас музыкальный подарок.
Затем, повернувшись ко мне, она поинтересовалась, что я буду играть, и я, весь красный от стыда, тихо буркнул:
- Название не знаю. Вроде, Моцарт...
- Название неизвестно, композитор, вроде, Моцарт! - торжественно объявила Дубровская, улыбнувшись. Через мгновение я уже играл. Хотя... Играл - это, конечно, было громко сказано. Гудел, дудел, пыхтел. Кто знаком с начальным образованием на медных духовых инструментах, конечно, поймёт меня. Моим "вроде, Моцартом" был "Сурок" Бетховена, о чём в конце моего исполнения догадалась и Дубровская. В какой-то момент, устав от застолья, мы всей группой пошли играть в прятки по школе, но игра тут же закончилась, как только на самую маленькую нашу одногруппницу непонятно откуда свалился шкаф!
В подготовительной группе меня хвалили. Наша Дубровская часто ставила меня в пример другим, от чего Ася только закатывала глаза и привычно хмыкала.
- Посмотрите, как Володя нарисовал вот это место. Володя, как ты это сделал, объясни девочкам? - спрашивала Дубровская.
И Володя, смущаясь и краснея, бубнил себе под нос:
- Вот это я нарисовал так, а это - так.
А Дубровская, словно совсем не замечая моего смущения, продолжала петь:
- Девочки, Володя у нас - маэстро!
Вся женская половина нашей группы, не пропускавшая в те годы ни одной серии мыльной оперы "Просто, Мария", тут же протягивала хором:
- Маэстро Виииктор!!!
Однажды, после похода в дом художника на Крымском валу, Дубровская дала нам задание - по мотивам картины "Дети, бегущие от грозы" нарисовать грозу. Когда все работы были готовы, нам устроили в школьном зале небольшой просмотр с участием родителей. Все работы разложили на полу, и Дубровская каждую по очереди комментировала. Лучше всех в нашей группе рисовала Ася. И гроза у неё тогда получилась здорово. Дубровская похвалила Асю и тут же перешла к моей работе:
- Ну, тут я не знаю что говорить. Тут можно уже говорить о втором классе!
А мы, напомню, были тогда лишь в подготовительной группе и только готовились к переходу в первый класс. Мне было приятно, но в то же время неловко - я видел работы, которые были лучше моей, но никому о втором классе не говорили.
Переход в первый класс дался мне нелегко. Он совпадал с шестым классом в общеобразовательной школе, где мне предстояло учиться во вторую смену. Это означало, что школа совпадала теперь по времени с художкой. После долгих раздумий, Дубровская предложила мне заниматься в своей старшей группе - вместе с четвёртым - выпускным классом. Поначалу я чувствовал себя совершенно не в своей тарелке. Вокруг меня сидели ученики, которые были старше меня на 3-4 года и рисовали в тысячу раз лучше меня. Я уже не был маэстро, я был простым Володей, который тихо сидел за своим мольбертом, постоянно смотрел на то, как рисуют другие, и слушал. А послушать было что. В старшей группе был только один парень и целая куча уже взрослых (для меня) девиц, которые все три часа урока обсуждали свою личную жизнь. После нескольких таких уроков мои ровесники стали мне казаться детьми.
Ближе к зимним каникулам Дубровская поставила для старшей группы большой и сложный натюрморт с арбузом, который вскладчину купили ученики. Мне нужно было рисовать более простую работу, которую рисовала моя группа, но Дубровская вдруг предложила:
- Ты тоже рисуй этот натюрморт.
И знаете, что было в этом особенно приятным? То, что мои старшие девицы приняли меня в группу, как сына полка. После уроков они разрезали арбуз (до следующего занятия он мог испортиться) и кому доставалась большая его часть? Мне!
Во втором классе я снова занимался со старшей группой, но уже с третьим классом. На этот раз разница в возрасте была не такой уж сильной, но общаться с более старшими ребятами мне всё равно нравилось гораздо больше. Группа уже не была такой откровенно женской. Вместе со мной учились три парня, один из которых здорово лепил из глины на уроках скульптуры. К слову, часто уроки скульптуры превращались в целую битву. Пока педагога не было в классе, мы кидались друг в друга маленькими кусочками глины, и заканчивали все боевые действия, как только педагог возвращался. Но однажды на педагога с потолка упал маленький кусочек этой самой глины, после чего нам под страхом исключения из школы было запрещено кидаться.
Совмещая учёбу в художественной школе с занятиями музыкой, я постоянно стоял перед выбором. Педагоги по музыке настоятельно советовали сосредоточиться на музыке, в художественной школе - на живописи. Мои же предпочтения зачастую зависели от того, на сколько у меня что-то получалось в той или иной сфере. В начале обучения я больше предпочитал художку, но начиная с третьего класса к рисованию я потихоньку охладел. Как раз в это время в музыкальной школе у меня начало что-то получаться. В итоге, последние два класса я уже не учился, а просто посещал занятия, если так можно сказать. У меня не было ни терпения, ни желания, ни вдохновения. Рисование превратилось в рутину, которую хотелось как можно быстрее закончить. В конце третьего класса я даже хотел бросить художку, но мама настояла на том, что дело нужно довести до конца.
Я помню, как тяжело было заставить себя после общеобразовательной школы собрать краски и кисти и отправиться на занятия. Обычно это происходило так - я возвращался из школы, включал телевизор, за обедом смотрел "Звёздный час" и "Элен и ребята", и когда занятия уже начались, я только выходил из дома. 35 минут на трамвае я проезжал в своих мыслях о том, что неплохо было бы поиграть в футбол. Но футбол удавалось поиграть в лучшем случае только в воскресенье, когда не было занятий. В остальное время я вынужден был отказаться от всех игр и развлечений. Возвращаясь домой затемно, я старался придумать какую-нибудь отговорку на следующий день, чтобы не ехать на занятия. Иногда это удавалось, иногда нет.
Отдельно хотелось бы рассказать о тех вещах, которые нужно было привозить на занятия. И о тех, в чём приходилось их возить. Обычный набор ученика художественной школы состоял из листа ватмана, скрученного в трубочку, чтобы по дороге он не помялся, набора ленинградской акварели (у меня был набор из 12 цветов в первых классах, и 16 в старших), нескольких беличьих кистей (о колонке тогда никто и не мечтал), карандаша, ластика "Архитектор" или "Koh-i-Noor" и коробки с канцелярскими кнопками, которыми ватман крепили к мольберту. Всё это укладывалось в полиэтиленовый пакет с какой-нибудь рекламой - в 90-е такие пакеты продавались в коммерческих палатках и были очень популярны. Однако, для художников эти пакеты были очень непрактичны - кистями и карандашами прокалывались дырки. За несколько месяцев пакет превращался в одну большую дырку. Помню, как на оставшиеся с какого-то подарка деньги я купил себе в палатке новый пакет, и был счастлив от этой покупки, словно купил себе что-то очень дорогое.
В выпускном классе в нашей группе случилось ЧП. На уроке скульптуры мы лепили голову Венеры. Однажды, оставшись на занятии с одной одноклассницей вдвоём, мы стали спорить, какой стороной следует повернуть голову. Одноклассница была с непростым характером. Не придумав ничего лучше, она просто подошла к Венере и повернула её так, как удобно было ей. Когда она села на своё место, я сделал то же самое. Одноклассница не успокоилась. Я не уступил. В итоге, в третий или четвёртый раз она с такой злобой крутанула несчастную голову, что та упала на пол и разбилась на мелкие осколки. Штраф мы платили вместе, однако одноклассница была уверена, что Венера была разбита по моей вине.
Учёба в школе заканчивалась дипломной работой и дипломным просмотром. На диплом я решил сделать скульптуры музыкантов вопреки всем убеждениям педагога по скульптуре не делать диплом по скульптуре - она боялась, что работа может лопнуть при обжиге. Но работа выдержала и обжиг, и повторный обжиг после покрытия её глазурью. Оставалось лишь достойно представить свою работу на просмотре. И тут я откровенно сплоховал. В то время, как мои одноклассники, волнуясь, рассказывали комиссии о своём замысле и процессе создания своих дипломов, я, выйдя на своё выступление, ограничился лишь одной фразой:
- Ну, что тут можно сказать? Работа говорит сама за себя!
В итоге все получили 5 (ну, или почти все), а я - 4.
После этого художник Владимир Иванов ушёл в длительный творческий отпуск на долгие 13 лет, сосредоточившись на музыке, и вспомнил о своём увлечении лишь в 2011 году, захотев произвести впечатление на девушку. В прочем, я не могу сказать, что за эти 13 лет я ни разу не брался за карандаш. Брался. И за карандаш, и за кисти. И часто слышал в свой адрес, что рисование - это не моё.
Made on
Tilda